Это произведение было написано 21 ноября 1864 г. и входит в цикл стихов, посвященных памяти умершей жене Тютчева – Елены Денисьевой, а потому для поэта является вполне автобиографичным.
Стихотворение, на первый взгляд, противоречиво. Графически оно не разделено на строфы, но композиционно делится на две части. В первых двух стихах зримые образы («Юг, «Ницца», «блеск»), восклицательные знаки передают читателю восторженность и возвышенность, ощущение радости, вечного праздника, предвкушение чего-то прекрасного…
Однако, начиная с третьей строки, в стихотворении обозначается перелом: здесь уже в центр выходит не описание природы, а сравнение жизни автором с «подстреленной птицей». Как оказалось, во второй части очень точно обнажается ранимость, тонкость душевного устройства поэта. Внутренний мир лирического героя не соответствует внешним обстоятельствам, в произведении звучит глобальная отстраненность от конкретного времени и пространства, а потому мы становимся свидетелями того, как разительно меняется поэтическое мировосприятие автора: от ощущения гармонии, восхищения, единения он резко переходит к сознанию разделенности внешнего и внутреннего, разъединенности реального и идеального в человеке и окружающем мире.
С одной стороны – блеск, красота, яркость, а с другой – вся мрачность этой прелестной, безмятежной жизни, в которой он в настоящий момент пребывает, однако именно во второй стороне автор усматривает ее истинность. Таким поэту видится мир, и потому даже в этой красоте он видит свет в самых серых и скучных красках, а оттого так четко видно противопоставление (антитеза) того, что есть «здесь», и что происходит «там». Два мира у автора трагически разорваны.
Особенно интересны синтаксис и морфология четвертой строки: с помощью тире и замены должного там быть по смыслу союза «но» на «и» (Подняться хочет – и не может…) поэт усиливает свое стремление показать читателю то, как остро это желание «подняться», чтобы продолжать бороться, чтобы вновь пуститься ввысь и лететь, постигая вечность… Но, видимо, настолько глубока эта рана, порожденная выстрелом, настолько сильна эта боль, что победить ее просто невозможно. Жажда взлета особо подчеркнута также в пятой строке (Нет ни полета, ни размаху) изменением окончания формы последнего слова, в данном случае стоящего в родительном падеже, но имеющем окончание дательного («размахУ» вместо «размахА»). С помощью такой вольности поэт делает акцент на то, что его душа подобна крыльям («Висят поломанные крылья»).
Мир для героя разрушен, все перевернулось кверху дном, и введенное в текст олицетворение (И вся она, прижавшись к праху,/ Дрожит от боли и бессилья…), а также использование в нем двух прилагательных («Подстреленная», «поломанные») подводят нас к осмыслению трагической неизбежности, заложенной в суть произведения – смерти. Этот мотив подтверждает и звукопись в последних строчках: нагнетание глухих согласных, особенно, их состыковка (И вся она, прижавшись [к] [п]раху) очень точно показывает, то, насколько тяжела и глубока для автора проблема, о которой он умалчивает в произведении, но которая повлекла за собой эту внезапно оборвавшуюся, сломленную каким-то ужасным событием жизнь.
Говоря о верификационных особенностях произведения Тютчева, следует отметить, что, как уже было сказано, стихотворение на строфы не разбито, имеет следующую конфигурацию рифм: АБАБВГВГ. Рифмы в стихотворении использованы только женские, точные, среди них встречаются открытые (Ницца – птица, размаху – праху, крылья – бессилья) и закрытые (тревожит — может), применена традиционная перекрестная рифмовка.
Говоря о грамматике рифмы, следует отметить, друг с другом в стихотворении рифмуются глаголы разных спряжений (может – тревожит), существительные, которые, за исключением рифмы Ницца – птица (именительных падеж у обеих форм) находятся в разных грамматических формах: размаху (родительный падеж с измененным окончанием) – праху (дательный падеж), крылья (именительный падеж) – бессилья (винительный падеж).
Стихотворение относится к силлабо-тонической системе стихосложения. От начала до конца написано четырехстопным ямбом, состоит из женских ямбических девятисложников, ритм природы которых тесным образом связан с традицией силлабики. Из четных слогов, занимающих сильные позиции, 4-й и 8-й постоянно ударны. Явный пропуск метрического ударения (пиррихий) наблюдается в 3-м и 5-м стихах (Жизнь, как подстреленная птица; Нет ни полета, ни размаху – в обоих случаях 2-й и 6-й слоги остаются в безударном положении). Восьмой слог, занимая в стихе последнюю сильную позицию, постоянно ударный, как и положено для данного размера. Из нечетных слогов, занимающих слабые позиции, внеметрическое ударение падает на 1-й слог в 3-м и 5-м стихах, то есть автором в них применен спондей. Жизнь и нет – слова односложные, и потому они не нарушают принятого для двусложных размеров правила.
В плане соотношения метра и ритма к полуударным могут быть отнесены следующие слоги: 1-й и 5-й в 1-м стихе (О, этот Юг, о, эта Ницца!..) и 1-й во 2-м и 5-м (О, как их блеск меня тревожит; Нет ни полета, ни размаху).
Однако все эти отступления от метрической схемы у Тютчева не только закономерны. Они прежде всего свидетельствуют о том, что, хотя, жизнь поэта и замолкла, но чувств его не сумела заглушить, и острота боли для него намного отраднее, чем полное омертвление эмоций и мыслей, равнодушие ко всему, даже к своей потере…