Говоря о прозе Бунина, исследователи всегда подчеркивают, что он явился одним из самых последовательных в XX в. продолжателей традиций русского реализма. Это мнение укрепилось еще и потому, что сам Бунин, пришедший в литературу в период бурного расцвета модернистских течений, открыто и резко выступал против них, а те не смогли увидеть новаторства Бунина. Но даже в случаях, когда Бунин брал традиционные для реалистов темы, он решал их по-иному, на другом философском и художественном уровне. Это был реализм, но реализм новый, вобравший и по-своему преломивший многие поиски литературного авангарда. Однако эксперименты в области художественной формы никогда не были для Бунина самоцелью, его отличал редкий дар цельности, органичности формы и содержания. Так складывался самобытный творческий почерк писателя, свидетельствующий не только о продолжении традиций, но и о «модерности» автора (определение самого Бунина).
Хотя признание пришло к Бунину довольно рано, подлинную известность ему принесла повесть «Деревня» (1910), вызвавшая бурную дискуссию в критике. Произведение это задело нерв русской литературы, да и всей русской общественной мысли: «Деревней», как и рассказами «Суходол» (1911), «Захар Воробьев» (1912) и целым рядом других, Бунин включился в дискуссию о национальном характере, о судьбе России и русского народа. При этом писатель говорил и «о чем-то более общем и глубоком», что Г. Адамович определил словами «историческая Немезида»: он передал ощущение грозной поступи истории, предчувствие неминуемой катастрофы. Логически автор этих выводов не формулировал, но, продолжаем цитировать Г. Адамовича, «шумят в «Деревне» такие бури, звенит такое безысходное отчаянье, заложено в ней столько взрывчатых веществ, что, перечитывая повесть, невольно спрашиваешь себя: могло ли все это разрешиться благополучно?..».
Приступая к этой теме, Бунин полемически отстраняется от предшествующей литературной традиции: «О деревне пока у нас было написано мало трезвого. Кающиеся дворяне, разночинцы принесли в литературу прикрашенность Антона-Горемыки… Я полагаю, что уже прошла та пора, когда о мужике гово- рили, а иногда и нужно было говорить, его идеализируя». Этот вывод разделял и М. Горький: «… Дворянская наша литература любила и прекрасно умела изображать крестьянина человеком кротким, терпеливым, влюбленным в какую-то неземную «Христову правду», которой нет места в действительности, но о которой всю жизнь мечтают мужики, подобные Калинычу из рассказа Тургенева «Хорь и Калиныч» и Платону Каратаеву из «Войны и мира» Толстого». Отсутствием идеализации, народо- поклоннических иллюзий будут отличаться произведения И. Бунина. Однако его рассказы мало прочитать только как книги о крестьянстве. Писатель будет настаивать на том, что все сказанное им о русском мужике распространяется на национальный характер в целом. В отличие от других Бунин не видел существенной разницы между психологией крестьянина и помещика, считал, что и на тех и на других оставило свой след многовековое рабство. «Мне кажется, — напишет Бунин в период работы над «Суходолом», — что быт и душа русских дворян те же, что и у мужика; все различие обусловливается лишь материальным превосходством дворянского сословия». Писатель заметит, что его «интересуют не русские мужики сами по себе, а душа русских людей вообще…». Автор отразит не только светлые черты национального характера, но и его противоречивость, хаотичность, «пестроту» (как определит это качество Горький), подчеркнет трагические основы русской души.