Особая роль в системе ценностей, сохранение которых эмиграция считала своим историческим предназначением, принадлежала православию. До революции интеллигенция много писала о кризисе исторической церкви, запятнавшей себя откровенной службой власти. Но развернувшаяся в революционной России борьба с религией, попытки ее полного искоренения из сознания и души народа были для эмиграции важнейшим пунктом, не позволявшим идти ни на какое примирение с новой властью. Философская мысль и литература русского зарубежья остались явлением православной культуры по своим основам, источником вдохновения. Религиозные поиски, христианская проблематика были свойственны почти всем ведущим писателям зарубежья (за исключением, может быть, М. Алданова и В. Набокова), а для целого ряда художников революция стала тем событием, которое вызвало коренной перелом в их мировоззрении, привело к церкви (как, например, это было с И. Шмелевым и Б. Зайцевым).
Стремление утвердиться в своей «русскости» («Родиться русским, им остаться, И это счастье уберечь, Когда бы где бы ни скитаться — Таким, как деды, в землю лечь», — писал Н. Евсеев в 30-е годы) не означало того, что эмиграция полностью отгораживалась от Запада. Напротив, одной из своих задач русское зарубежье считало необходимость шире открыть западному миру русскую культуру, уроки русской истории.
Сознание своей высокой миссии, ощущение слитности с тысячелетней историей и культурой России объединяло эмиграцию и позволило говорить не просто о русских людях в изгнании, но об особом историко-культурном и духовном явлении, получившем название «Русское зарубежье» (Г. Струве), «зарубежная Россия» (П. Ковалевский). Соответственно вместо названия «литература эмиграции» гораздо чаще стали употребляться названия «русская литература за рубежом», «зарубежная русская литература», а позднее и «литература русского зарубежья», что более отвечает сути явления.